Ã. Â. Ïëåõàíîâ
Ñî÷íèåèíÿ - Òîì I.
Корреспонденции
Каменская станица
(Ïèñüìî ïåðâîå)
Вся русская история представляет не что иное, как непрерывную борьбу государственности с автономными стремлениями общины и личности. Борьба эта тянется красною нитью через все 1000-летнее существование русского государства, принимает самые различные формы — от восстания Стеньки и Пугачева до возведения бегства от властей и полного отрицания государственности в религиозный догмат. Эта борьба на жизнь и смерть между двумя противоположными принципами отнюдь не прекращается и в настоящее время. Удалось ли государству внушить крестьянину другие привычки, другие стремления, можно ли опираться революционной партии на эти, по-видимому, задавленные стремления к автономии общины и личности — это вопрос другой; я же в настоящем письме хочу только описать один из эпизодов этой борьбы — эпизод, имеющий тем больший интерес для читателя, что он совершается на наших глазах. Я говорю о волнениях донских казаков по поводу введения новых правил пользования общественными лесами. Правила эти состоят в следующем. Лес делится большими просеками на 30 равных участков. Рубка может происходить ежегодно только в одном из них. Воспрещается пасти в лесу скот. Вводится правильный сбор лесных плодов. Каждый казак имеет право только на определенное количество леса, между тем как до сих пор каждый казак пользовался всем, «куда топор и коса ходили». Недоверие казаков, как и всего народа, к его земским опекунам таково, что вопрос о том, целесообразны или нет предлагаемые меры, вовсе и не поднимался, и только те станицы, в которых преобладали степные хутора, согласились подписать приговор об отдаче леса под земскую опеку, лесные же почти все протестовали.
Особенно упорно держалась и держится Луганская станица Донецкого округа. Эта станица со своими хуторами окружена со всех сторон лесами. Удобные места для пастьбы скота отстоят верст на 15 от нее, и, разумеется, гонять скот так далеко очень неудобно, особенно, когда грозит еще перспектива постоянных штрафов. «Вышла свинья за ворота — она уж в лесу: вот тебе и потрава» — говорят казаки, и всякий знакомый с местностью вполне согласится с ними. Но не одни только эти неудобства заставляют протестовать против отдачи леса. Вековое недоверие народа к правительству таково, что, вслед за известием об «отнятии» лесов, пошли толки о том, что там-де пойдут отбирать озера, а после «хоть ложись да помирай».
Одна казачка, на станичном сборе, даже сравнила земство с парнем, который сулит девке золотые горы, покуда не добьется своего, а потом кругом обманывает ее.
Казаки, назначенные атаманом прокладывать просеки в лесу, отказались, по желанию всей Луганской станицы, выйти на работу. Из Черкасска наехало разное начальство, в том числе какой-то генерал, который хвастался перед казаками, что усмирял в 1861 г. бунтовавших крестьян. «Мы тебе не мужики!» — отвечали на это казаки. На одном из сборов, урядники, по приказанию начальства, стали было записывать наиболее восстававших против отдачи леса. Но это заметили казачки, которые вообще очень интересуются общественными делами, — кинулись на урядников и принялись их бить на глазах у начальства, которое бросилось бежать из станичного правления.
Началось было следствие по этому делу, но станица заявила, что «били все». Несколько раз потом приказывали казакам выезжать для рубки просек в лесу, и ни разу они не послушались.
Приказано было собрать новый сход; но едва кончилась обедня, и атаман вышел из церкви, как его окружила толпа казаков, послышались ругательства и угрозы, которые едва не перешли в действие. Атаман немедленно же отказался от должности, и сход не мог состояться. Потом казаки отïравились к квартире землемера, назначенного для межевания леса и проживавшего в станице, и грозились убить его, если он не уедет. Прошло несколько дней. Ночью, когда вся станица уже спала, кто-то выстрелил в окно хаты, занимаемой землемером. Хотя он не был даже ранен, но переполох был чрезвычайный. Утром землемер поспешил уехать из Лугани, а за ним и храбрый военачальник, усмирявший в 1861 году крестьян. Этот последний, еще накануне хвалившийся, что он хоть тридцать лет проживет в станице, а поставит на своем, так струсил, что не решился удирать без конвоя.
Всё начальство засело в Митякинской станице, в 25 верстах от Лугани, и оттуда требовало на суд тех казаков, которые отказались делать просеки в лесу. Последние не ехали, а требовали, чтобы суд сам ехал к ним. А пока тянулась между ними переписка, в Луганской станице шло следствие по делу «о покушении на жизнь таксатора». Подозревали сначала нескольких казаков — один был даже арестован, — но потом оказалось, что в ночь, когда было сделано покушение, он был на одном из хуторов. Стали валить всё на каких-то темных личностей, которые жили перед тем в станице, бывали даже на сходах и подстрекали будто бы казаков к бунту. Стали разыскивать этих таинственных посетителей, но оказалось, что их и след простыл. Всё дело было свалено на нигилистов.
К выстрелу население относится сочувственно и жалеет только, что таксатор не был убит. Между тем, казаки, которых требовали на суд по делу о неповиновении распоряжениям атамана, решились ехать: какой-то смельчак уговорил других, что им де и там ничего не посмеют сделать. Но когда они явились в Каменскую станицу, — главную в Донецком округе,— всех их (30 чел.) арестовали и посадили в острог. Но это только подлило масла в огонь: между казаками пошли толки о том, чтобы не платить совсем земских и страховых (штраховых, как они называют) денег. Они стали обвинять атамана в предательстве и грозились убить его. Казаков пугают военной экзекуцией, а они говорят, что «примут ее в пики». Поднялся вопрос: стоит ли давать землю (паек в 200 дес.) тем из офицеров, которые особенно энергично «усмиряли» казаков. Чем всё это кончится — неизвестно; одно только можно сказать, что волнение не ограничивается одной Луганской станицей. В остальных станицах того же округа, напр., в Гундеровской, казаки, хотя и не гонят таксаторов, но владеть лесами собираются по-старому, и приговор подписали только «господа», т. е. офицеры, «чернь» же — простые казаки — противится ему.
Вообще, как бы ни было различно сопротивление, недовольство везде одинаково сильно. Припоминаются какие-то предсказания «стариков», которые давно говорили, что придет время, когда будут стеснять казаков, когда у них отберут все угодья, и тогда произойдут на тихом Дону смуты, и будет кровопролитие.
И теперь уже казаки других станиц начинают с завистью, смешанной с уважением, смотреть на луганцев.
«Ведь у нас какой народ-то: им бы, как луганцам, гнать таксатора, а они уперлись, что не отдадут лесу, да и только; а таксатор — вон уже просек в лесу наделал», говорила мне одна хуторская казачка.
До сих пор я рассказывал вам о событиях, которых или был очевидцем, или знаю от верных людей. Что же касается до слухов, то говорят, что в Слонской станице, Усть-Медведицкого, если не ошибаюсь, округа, за таксатором, выехавшим делать в лесу просеки, бегали казаки с шашками, так что он едва спасся. Волнуются и в Урюпинской станице, волнуются в Усть-Медведицкой, Казанской и Раскольницкой. До сих пор казаки воображают, что стоят на легальной почве. «Мы своей кровью завоевали эти места, — говорят они, — кто же может отобрать их у нас? Когда государь был на Дону, он прямо сказал, что у нас останется всё по старому».
Теперь, к осени, стали возвращаться казаки с войны и, понятно, встретят далеко íe с радостью эту новую «царскую милость».
Интересно здесь особенно то, что казаки Донецкого округа, где волнение приняло самые большие размеры, составляли 3-й Орлова полк, имеющий самое большое число георгиевских кавалеров и отличившийся в забалканском походе. Эти герои возвращались домой и без того сильно раздраженные мошенничеством их полкового командира, полковн. Грекова, заменившего Орлова. По рассказам казаков, он не выдавал им совсем фуражу для лошадей, между тем, как сам получал по 212; руб. за каждый пуд сена, которое он будто бы выдавал лошадям. На возвратном пути при посадке на железную дорогу, казаки, если верить их рассказам, «приняли его в нагайки». После этого скандала, был вызван прежний командир полка, Орлов, который и взялся умиротворить казаков. На площади в нашей станице происходил публичный торг казаков с Орловым. Он предложил казакам 7.000 руб. с тем, чтобы они прекратили всякое неудовольствие на Грекова. Казаки насчитали, что он украл у них 200.000, и требовали их сполна, грозя в противном случае подать жалобу. В конце концов согласились на 25.000 руб., по рублю на водку каждому казаку и по 25 рублей на сотню для угощения. После этого публичного скандала, они разошлись по домам и, разумеется, только усилят собою контингент недовольных правительством.