MIA главная страница | Глав. стр. Иноязычной секции | Глав. стр. Русской секции |  Маркс Энгельс архив

XI. Процесс

Карл Маркс

Оригинал находится на странице http://lugovoy-k.narod.ru/marx/marx.htm
Последнее обновление Июль 2011г.

В конце января 1860г в Лондоне были получены два номера берлинской «National-Zeitung» с двумя передовыми статьями, из которых первая была озаглавлена «Карл Фогт и «Allgemeine Zeitung»» (№37 «National-Zeitung»), а вторая: «Как фабрикуют радикальные листовки» (№41 «National-Zeitung»). Под этими различными заголовками Ф. Цабель выпустил обработанное in usum delphini издание фогтовской «Главной книги». Последняя была получена в Лондоне значительно позже. Я решил тотчас же возбудить в Берлине против Ф. Цабеля дело о клевете.

Лишь в самых редких, исключительных случаях, — когда речь шла об интересах партии, как, например, в кёльнском процессе коммунистов, — отвечал я в печати на бесчисленные ругательства, которыми меня осыпали в течение десяти лет в немецкой и немецко-американской прессе. По моему мнению, пресса имеет право оскорблять писателей, политиков, актеров и других лиц, подвизающихся на общественной арене. Если я считал нападение заслуживающим внимания, то придерживался в таких случаях девиза: à corsaire corsaire et demi^[202].

На этот раз дело обстояло иначе. Цабель обвинял меня в целом ряде преступных и позорных деяний, обвинял перед публикой, склонной из партийных предрассудков верить самым нелепым вещам. С другой стороны, ввиду моего 11-летнего отсутствия в Германии у этой публики не было никакого критерия для суждения о моей личности. Не говоря уже о политических соображениях, я обязан был ради своей семьи, ради жены и детей, подвергнуть судебному разбирательству позорящие меня обвинения Цабеля.

Возбужденное мною судебное дело по характеру своему, само собой разумеется, исключало возможность какой бы то ни было судебной комедии ошибок, вроде процесса Фогта против «Allgemeine Zeitung». Если бы даже у меня и возникло фантастическое намерение апеллировать против Фогта к тому самому суду Фази, который уже приостановил, в интересах Фогта, одно уголовное дело, то были крайне важные моменты, которые можно было выяснить только в Пруссии, а не в Женеве; наоборот, единственное утверждение Цабеля, доказательство для которого он мог бы искать у Фогта, основывается на мнимых документах, которые Цабель был в состоянии представить так же легко в Берлине, как его друг Фогт в Женеве. Моя «жалоба» против Цабеля содержала в себе следующие пункты:

1) В №37 «National-Zeitung» от 22 января 1860г, в статье, озаглавленной «Карл Фогт и «Allgemeine Zeitung»» Цабель утверждает:

«Фогт сообщает на стр. 136 и следующих: Под именем серной банды, или также бюрстенгеймеров, среди эмиграции 1849г была известна группа лиц, которые сначала были рассеяны по Швейцарии, Франции и Англии, затем постепенно собрались в Лондоне и там в качестве своего видного главы почитали г-на Маркса. Политическим принципом этих собратьев была «диктатура пролетариата»; этой обольстительной иллюзией они вначале вводили в заблуждение не только отдельные лучшие элементы эмиграции, но и рабочих из добровольческого отряда Виллиха. В среде эмигрантов они продолжали дело «Rheinische Zeitung», которая в 1849г вела агитацию против всякого участия в движении и постоянно нападала на всех членов парламента за то, что движение имеет-де своей целью только имперскую конституцию. Серная банда подчиняла своих приверженцев строжайшей дисциплине. Тот из них, кто пытался каким-нибудь образом добиться преуспеяния в гражданской жизни, уже только в силу одного своего стремления стать независимым считался изменником революции, которая, как ожидали, каждую минуту могла снова разразиться и поэтому должна была держать наготове своих солдат, чтобы послать их в бой. В этой заботливо сохраняемой компании бездельников, путем распространения слухов, писем и т. д., вызывались раздоры, драки, дуэли. Всякий подозревал в другом шпиона и реакционера, недоверие было у всех против всех. Одним из главных занятий серной банды было так компрометировать проживающих в отечестве лиц, что они должны были платить деньги, чтобы банда хранила тайну и не компрометировала их. Не одно, сотни писем посылались в Германию с угрозой разоблачить причастность к тому или иному акту революции, если к известному сроку по указанному адресу не будет доставлена определенная сумма денег. Согласно принципу: «кто не безусловно с нами, тот против нас», всякого, выступавшего против этих интриг, не просто компрометировали среди эмигрантов, но и «губили» в печати. «Пролетарии» заполняли столбцы реакционной печати Германии своими доносами на тех демократов, которые не признавали их; они стали союзниками тайной полиции во Франции и Германии. Для дальнейшей характеристики Фогт, между прочим, приводит длинное письмо бывшего лейтенанта Техова от 26 августа 1850г, в котором описываются принципы, интриги, раздоры, борющиеся друг с другом тайные союзы «пролетариев» и из которого можно видеть, как Маркс, с наполеоновским высокомерием и сознанием своего умственного превосходства, держит в ежовых рукавицах серную банду».

Для понимания дальнейшего следует здесь же заметить, что Цабель, который в приведенном отрывке передает якобы «сообщение» Фогта, далее в целях лучшей иллюстрации серной банды, уже от собственного имени преподносит одно за другим — процесс Шерваля в Париже, процесс коммунистов в Кёльне, мою брошюру об этом процессе, либкнехтовский революционный съезд в Муртене и установленные при моей помощи отношения между Либкнехтом и «Allgemeine Zeitung», Оли, «тоже канал серной банды», наконец, письмо Бискампа в «Allgemeine Zeitung» от 20 октября 1859г и затем заканчивает словами:

«Неделю спустя после Бискампа Маркс также написал в «Allgemeine Zeitung», предлагая ей «судебный документ» в качестве доказательства против Фогта, о котором мы, может быть, поговорим еще в другой раз. Таковы корреспонденты «Allgemeine Zeitung»».

Из всей этой передовицы №I я взял в качестве предмета иска только перепечатанный в виде первого пункта отрывок, и притом лишь следующие фразы оттуда:

«Одним из главных занятий серной банды» (находящейся под главенством Маркса) «было так компрометировать проживающих в отечестве лиц, что они должны были платить деньги, чтобы банда хранила тайну и не компрометировала их. Не одно, сотни писем посылались в Германию с угрозой разоблачить причастность к тому или иному акту революции, если к известному сроку по указанному адресу не будет доставлена определенная сумма денег».

Здесь я, разумеется, потребовал от Цабеля доказательства истинности его утверждений. В первом сообщении своему адвокату г-ну юстицрату Веберу в Берлине я писал, что требую от Цабеля не «сотен угрожающих писем», даже не одного письма, а хотя бы одной строки, уличающей кого-нибудь из моих хорошо известных партийных товарищей в указываемом Цабелем позорном деянии. Ведь Цабелю достаточно обратиться к Фогту, чтобы немедленно получить дюжины таких «угрожающих писем». А если бы случайно Фогт не мог представить ни одной строки из сотен угрожающих писем, то он, во всяком случае, мог бы назвать несколько сот «проживающих в отечестве лиц», которые подвергались вышеуказанным вымогательствам. Так как эти лица находятся в «Германии», то они были во всяком случае более доступны берлинскому суду, чем женевскому.

Итак, моя жалоба в суд на Цабеля за его передовицу №I ограничивалась одним-единственным пунктом — политическим компрометированием проживающих в Германии лиц с целью вымогательства у них денег. В то же время для опровержения других утверждений его передовицы № I я привел ряд фактов. Здесь я не требовал доказательства истинности, а приводил доказательства лживости.

Вопрос о серной банде, или также бюрстенгеймерах, был достаточно разъяснен письмом Иоганна Филиппа Беккера. Для выяснения характера Союза коммунистов и моей причастности к нему можно было вызвать в Берлин в качестве свидетеля, между прочим, Г. Бюргерса из Кёльна, одного из осужденных по кёльнскому процессу коммунистов, и взять с него на суде показание под присягой. Далее, Фридрих Энгельс нашел среди своих бумаг датированное ноябрем 1852г письмо, подлинность которого подтверждалась почтовыми штемпелями Лондона и Манчестера и в котором я сообщал ему о последовавшем, по моему предложению, роспуске Союза, а также и о приведенных в решении о роспуске мотивах — именно, что со времени ареста кёльнских подсудимых всякая связь с континентом оборвалась и что подобное пропагандистское общество вообще теперь несвоевременно. Что касается бесстыдного утверждения Цабеля о моих связях «с тайной полицией в Германии и Франции», то оно якобы доказывалось отчасти кёльнским процессом коммунистов, отчасти процессом Шерваля в Париже. К последнему я еще вернусь позже. По поводу же первого я послал своему адвокату свои вышедшие в 1853г «Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов», обратив его внимание на то, что можно вызвать в Берлин адвоката Шнейдера II из Кёльна и взять с него под присягой показания о моем участии в деле раскрытия полицейских гнусностей. Утверждение Цабеля, будто я и мои партийные товарищи «заполняли столбцы реакционной печати Германии доносами на тех демократов», которые «не признавали» нас, я противопоставил тот факт, что я никогда — ни прямо, ни косвенно — не посылал из-за границы корреспонденции ни в одну германскую газету, за исключением «Neue Oder-Zeitung». На основании моих статей в этой газете — а в случае необходимости, и свидетельских показаний одного из ее редакторов, д-ра Эльснера, — можно будет доказать, что я никогда не считал нужным упоминать хотя бы имя того или другого «демократа». Что же касается корреспонденций Либкнехта в «Allgemeine Zeitung», то сотрудничество его в этой газете началось весной 1855г, три года спустя после роспуска Союза и без моего ведома; кроме того, в этих корреспонденциях — как свидетельствуют годовые комплекты «Allgemeine Zeitung» — давалось соответствующее его партийной точке зрения освещение английской политики, но там нет ни звука о «демократах». Если же Либкнехт, когда я уезжал из Лондона, послал в «Allgemeine Zeitung» появившуюся в Лондоне листовку против «демократа» Фогта, то он имел на это полное право; ведь он знал, что издателем этой листовки был «демократ», которого сам «демократ» Фогт приглашал к участию в его «демократической» пропаганде и, следовательно, считал равным ему самому «демократом». Смешная выдумка Цабеля превратить меня самого в «корреспондента «Allgemeine Zeitung»» убедительно опровергается письмом, написанным мне г-ном Оргесом (приложение 10) за несколько дней до начала аугсбургского процесса, в котором он, между прочим, старается рассеять мои предполагаемые «либеральные» предубеждения против «Allgemeine Zeitung». Наконец, ложь Цабеля, будто «неделю спустя после Бискампа Маркс также написал в «Allgemeine Zeitung»», отпадала сама собой, так как письмо Бискампа датировано 20 октября 1859г, а несколько препроводительных строк к пересланному мной Оргесу, по его просьбе, «документу» находились уже 24 октября 1859г в окружном суде в Аугсбурге и, значит, не могли быть написаны 29 октября 1859г, в Лондоне.

В интересах судебного разбирательства я счел необходимым присоединить к приводимым мною доказательствам некоторые документы, отбрасывающие на клеветника тот уродливогнусный свет, который «демократ» Цабель пытался бросить на мое положение в эмиграции и на мои «интриги» за границей.

Первоначально, с конца 1843 до начала 1845г, я жил в Париже, пока меня не выслал Гизо. Для характеристики положения, которое я занимал во французской революционной партии во время моего пребывания в Париже, я послал своему защитнику письмо Флокона, отменявшее от имени временного правительства 1848г распоряжение Гизо о моей высылке и приглашавшее меня вернуться из Бельгии во Францию (приложение 14). В Брюсселе я жил с начала 1845 до конца февраля 1848г, когда Рожье выслал меня из Бельгии. Впоследствии брюссельские муниципальные власти сместили полицейского комиссара, арестовавшего, в связи с этой высылкой, мою жену и меня. В Брюсселе существовало международное демократическое общество, почетным председателем которого был старый генерал Меллине, спасший Антверпен от голландцев. Председателем его был адвокат Жотран, бывший член бельгийского временного правительства; вице-председателем от поляков был Лелевель, бывший член польского временного правительства; вице-председателем от французов был Энбер, ставший после февральской революции 1848г комендантом Тюильри, а вице-председателем от немцев был я, избранный на этот пост на публичном митинге, участниками которого являлись члены Общества немецких рабочих и вся немецкая эмиграция в Брюсселе. Одно письмо Жотрана ко мне, написанное в период основания «Neue Rheinische Zeitung» (Жотран принадлежит к так называемой американской школе республиканцев, то есть к чуждому мне направлению), и несколько самих по себе незначащих строк моего друга Лелевеля достаточно показывали мое положение в демократической партии в Брюсселе. Я поэтому приложил их к документам защиты (приложение 14).

После того как весной 1849г я был выслан из Пруссии, а в конце лета 1849г из Франции, я отправился в Лондон, где, после роспуска Союза (1852г) и после отъезда большинства моих друзей из Лондона, живу в стороне от всяких легальных и нелегальных обществ и даже вообще от всякого общества, хотя — с разрешения «демократа» Цабеля — и позволяю себе время от времени читать бесплатные лекции по политической экономии избранному кругу рабочих. Лондонское Просветительное общество немецких рабочих, из которого я вышел 15 сентября 1850г, праздновало 6 февраля 1860г двадцатилетие своего существования; я был приглашен на это празднество, на котором была единогласно принята резолюция «заклеймить как клевету» утверждение Фогта, будто я «эксплуатировал» немецких рабочих вообще и живущих в Лондоне в частности. Тогдашний председатель Общества рабочих г-н Мюллер дал заверить подлинность этой резолюции 1 марта 1860г в полицейском суде на Боу-стрит. Наряду с этим документом я послал своему адвокату письмо английского адвоката и вождя чартистской партии Эрнеста Джонса (приложение 14), в котором он выражает свое негодование по поводу «infamous articles» (гнусных статей) «National-Zeitung» (Эрнест Джонс, родившийся и воспитывавшийся в Берлине, знает немецкий язык лучше, чем Цабель) и, между прочим, вспоминает о моем многолетнем бесплатном сотрудничестве в лондонских органах чартистской партии. Я могу здесь упомянуть также, что когда в конце 1853г в Манчестере заседал Рабочий парламент, то из членов лондонской эмиграции только Луи Блан и я получили приглашение на него в качестве почетных членов.

Наконец, так как по уверениям честного Фогта я «живу потом рабочих», от которых я никогда не получал и не требовал ни сантима, а по утверждению «демократа» Цабеля, политически «так компрометировал проживающих в отечестве лиц», что «они должны были платить деньги, чтобы банда хранила тайну и не компрометировала их», я попросил г-на Чарлза А. Дана, managing editor [ответственного редактора] «New-York Tribune» — лучшей англо-американской газеты, насчитывающей 200000 подписчиков и поэтому почти столь же распространенной, как бильский «Коммивояжер» или цабелевский «орган демократии», — я попросил Дана письменно удостоверить мое платное десятилетнее сотрудничество в «Tribune», в «Американской энциклопедии» и т. д. Его лестное для меня письмо (см. приложение 14) было последним документом, который я счел необходимым послать своему адвокату в противовес фогто-цабелевским вонючим снарядам № I.

2) В цабелевской статье №II «Как фабрикуют радикальные листовки» (№41 «National-Zeitung» от 25 января 1860г) мы читаем:

«Откуда брались деньги для этой щедро раздававшейся газеты» (то есть «Volk»), «знают боги; что у Маркса и Бискампа лишних денег нет, знают люди».

Рассматриваемый изолированно этот отрывок мог бы иметь значение искреннего выражения удивления, как если бы я, например, сказал: «Каким образом некий толстяк, которого я в студенческие годы в Берлине знавал как физически и духовно опустившегося балбеса, — он был владельцем детского приюта, а его литературная деятельность до революции 1848г ограничивалась только несколькими анонимными статьями для одной захолустной беллетристической газетки, — каким образом вышеназванный жирный болван превратился в главного редактора «National-Zeitung», ее пайщика и «имеющего лишние деньги демократа» — только богам известно. Люди же, прочитавшие известный роман Бальзака и изучившие эпоху Мантёйфеля, могут об этом догадываться».

Но замечание Цабеля приобретает совершенно другой, злонамеренный смысл благодаря тому, что оно следует за его заявлением о моих сношениях с тайной полицией во Франции и Германии, об угрожающих письмах, написанных мной по тайному сговору с полицией с целью вымогательства, и прямо примыкает к словам о «массовой фабрикации фальшивых ассигнаций», упоминаемым в 3-м пункте моей жалобы в суд. Надо было прозрачно намекнуть, что я доставлял газете «Volk» деньги каким-то бесчестным путем.

Для опровержения Цабеля на суде предназначался полученный из Манчестера affidavit от 3 марта 1860г, согласно которому все переданные мной в «Volk» деньги — за исключением некоторой суммы, уплаченной мной лично, — были получены не «с той стороны Ла-Манша», как утверждает Фогт, а из Манчестера, из кармана моих друзей (см. раздел «Аугсбургская кампания»).

3) «Для характеристики» «тактики» «партии «пролетариев» под главенством Маркса» Ф. Цабель в передовой статье №II, между прочим, рассказывает:

«Таким образом в 1852г против швейцарских обществ рабочих был затеян постыднейший заговор с массовой фабрикацией фальшивых ассигнаций, подробности смотри у Фогта и т. д.»

Так Цабель обрабатывает утверждение Фогта об авантюре Шерваля, превращая меня в морального виновника и преступного соучастника «массовой фабрикации фальшивых ассигнаций». Имевшиеся в моем распоряжении доказательства для опровержения этого утверждения «демократа» Цабеля охватывали весь период от вступления Шерваля в Союз коммунистов до его бегства из Женевы в 1854 году. Affidavit, данный Карлом Шаппером 1 марта 1860г в полицейском суде на Боу-стрит, свидетельствовал о том, что вступление Шерваля в Союз в Лондоне предшествовало моему вступлению туда, что находясь в Париже, где он проживал с лета 1850 до весны 1852г, он завязал сношения не со мной, а с враждебным мне контрсоюзом Шаппера и Виллиха, что после своего мнимого побега из тюрьмы Сент-Пелажи и своего возвращения в Лондон (весной 1852г) он состоял членом тогдашнего легального Просветительного общества немецких рабочих, к которому я не принадлежу уже с сентября 1850г, пока, наконец, его там не разоблачили, не объявили бесчестным и не выгнали. Далее, адвокат Шнейдер II из Кёльна мог бы засвидетельствовать под присягой, что сделанные во время кёльнского процесса коммунистов разоблачения относительно Шерваля, о его связях с прусской полицией в Лондоне и т. д. исходили от меня. Мои опубликованные в 1853г «Разоблачения» показывают, что по окончании процесса я публично изобличил его. Наконец, письмо Иоганна Филиппа Беккера сообщало сведения о женевском периоде жизни Шерваля.

4) После того как «демократ» Ф. Цабель в передовой статье № II с логикой круглого дурака нагородил столько вздора по поводу направленной против Фогта листовки «Предостережение» и всячески старался поставить под сомнение достоверность присланного мной в «Allgemeine Zeitung» свидетельства. Фёгеле о происхождении листовки, он заканчивает следующим образом:

«Очевидно, он» (Блинд) «не член узкой партии Маркса. Нам кажется, что последней не очень трудно было сделать его козлом отпущения, а чтобы выдвинутое против Фогта обвинение имело вес, оно должно было исходить от какого-нибудь определенного лица, которое взяло бы на себя ответственность за него. Партия Маркса могла очень легко взвалить авторство листовки на Блинда именно в силу того и после того, как последний в беседе с Марксом и в статье в «Free Press» высказал аналогичные взгляды; воспользовавшись этими высказываниями и оборотами речи Блинда, можно было так сфабриковать листовку, чтобы она выглядела, как его изделие... Каждый может теперь, по желанию, считать автором листовки Маркса или Блинда и т. д.»

Цабель обвиняет меня здесь в том, что я сфабриковал от нмени Блинда документ, листовку «Предостережение», и что позже, послав в «Allgemeine Zeitung» ложное свидетельское показание, я изобразил Блинда автором мною сфабрикованной листовки. Судебное опровержение этих обвинений «демократа» Цабеля было столь же убийственно, как и просто. Оно состояло из цитированного выше письма Блинда к Либкнехту, статьи Блинда во «Free Press», обоих affidavits Вие и Фёгеле (приложения 12 и 13) и печатного заявления д-ра мед. Шайбле.

Фогт, который, как известно, насмехается в своих «Исследованиях» над баварским правительством, возбудил преследование против «Allgemeine Zeitung» в конце августа 1859 года. Уже в сентябре «Allgemeine Zeitung» должна была хлопотать об отсрочке слушания дела в суде, но, несмотря на данную отсрочку, дело все-таки разбиралось 24 октября 1859 года. Если подобные вещи происходят в темном царстве, в Баварии, то чего же можно было ожидать от светлого царства — Пруссии, не говоря уже, конечно, о пословице «не без судей Берлин».

Мой адвокат г-н юстицрат Вебер сформулировал мою жалобу в суд следующим образом:

«Редактор «National-Zeitung» д-р Цабель несколько раз оклеветал меня публично в передовых статьях, помещенных в текущем году в №№37 и 41 этой газеты, и, в частности, обвинил меня: 1) в том, что я добываю и добывал деньги бесчестным и преступным путем; 2) в том, что я сфабриковал анонимную листовку «Предостережение» и не только заведомо вопреки истине указал «Allgemeine Zeitung» на некоего Блинда, как на ее автора, но и пытался представить доказательство этого с помощью документа, в ложном содержании которого я якобы был убежден».

Г-н юстицрат Вебер выбрал сначала путь уголовного преследования, то есть сообщил о клевете Цабеля прокурору, чтобы против Цабеля было возбуждено преследование со стороны властей. 18 апреля 1860 г. последовало нижеследующее «постановление»:

«Подлинное обратно г-ну д-ру Карлу Марксу через г-на юстицрата Вебера с сообщением, что не усматривается публичного интереса, дающею мне повод для вмешательства (статья XVI закона от 14 апреля 1851г о введении в действие уголовного кодекса). Берлин, 18 апреля.

Прокурор при королевском городском суде.

Подпись: Липпе»

Мой адвокат апеллировал к обер-прокурору, и 26 апреля 1860г последовало второе «постановление», которое гласило:

«Королевскому юстицрату г-ну Веберу как доверенному лицу д-ра Карла Маркса из Лондона, здесь. Вместе с жалобой от 20 апреля сего года касательно дела о клевете против д-ра Цабеля Вам возвращаются и приложенные к ней документы с замечанием, что без сомнения единственным соображением, которым может руководствоваться прокурор прииспользовании дискреционной власти, данной ему статьей XVI закона о введении в действие уголовного кодекса, служит вопрос, вызывается ли необходимость возбуждения преследования каким-нибудь очевидным публичным интересом? В данном случае я должен, в согласии с королевским прокурором, ответить на этот вопрос отрицательно, почему и отказываю в Вашей жалобе. Берлин, 26 апреля 1860г.

Обер-прокурор при королевском апелляционном суде.

Подпись: Шварк»

Оба эти отказа — прокурора Липпе и обер-прокурора Шварка — я нашел вполне правомерными. Во всех государствах мира, а значит, и в прусском государстве, под публичным интересом понимается правительственный интерес. Прусское правительство не видело и не могло видеть «какого-либо очевидного публичного интереса» в возбуждении преследования против «демократа» Цабеля за клевету на меня. Оно было заинтересовано скорее в противоположном. К тому же прокурор не обладает правом судьи высказывать свое мнение; он обязан слепо следовать — даже наперекор своим взглядам и убеждениям — предписаниям своего начальства, в конечном счете министра юстиции. Поэтому я по существу вполне согласен с решениями гг. Липпе и Шварка, но сомневаюсь в юридической правильности ссылки Липпе на статью XVI закона от 14 апреля 1851г о введении в действие уголовного кодекса. Ни один пункт прусского законодательства не обязывает прокуратуру указывать мотивы, почему она не пользуется своим правом возбуждения преследования. И в статье XVI, на которую ссылается Липпе, тоже нет ни звука об этом, В таком случае зачем же на нее ссылаться?

Тогда мой адвокат возбудил дело в гражданском порядке, и я свободно вздохнул. Если у прусского правительства не было публичного интереса преследовать Ф. Цабеля, то тем более живой частный интерес для самозащиты имел я. И теперь я выступил от своего собственного имени. Каков будет приговор, мне казалось неважным, только бы удалось привлечь Ф. Цабели к публичному суду. Но представьте себе мое удивление! Вопрос стоял, как я узнал, отнюдь не о судебном рассмотрении моего иска, а о судебном рассмотрении вопроса, имею ли я право предъявить иск Ф. Цабелю.

Я узнал, к своему ужасу, что, согласно прусскому судопроизводству, всякий истец, прежде чем судья даст ход жалобе, то есть сделает приготовления к действительному вынесению приговора, должен так изложить свое дело судье, чтобы последний убедился, что вообще имеется право на иск. При этом предварительном разборе документов судья может потребовать новых доказательств, или же не принять часть старых, или же найти, что вообще отсутствует право на иск. Если судье угодно будет признать наличие права на иск, то он дает ход иску, начинается состязательный процесс, и дело решается вынесением приговора. Если же судья отрицает право на иск, то он отказывает истцу просто per decretum, в порядке постановления. Такая процедура присуща не только процессам об оскорблениях, а гражданским процессам вообще. Поэтому может случиться, что иск по поводу оскорбления — как и всякий другой гражданский иск — будет отвергнут всеми инстанциями путем подобного официального постановления и, значит, никогда не будет рассмотрен.

Надо согласиться, что законодательство, которое не признает права на иск частного лица в его собственных частных делах, нарушает к тому же элементарнейшие основные законы гражданского общества. Право на иск превращается из само собой разумеющегося права самостоятельного частного лица в привилегию, раздаваемую государством через своих чиновников-судей. В каждом отдельном правовом споре государство становится между частным лицом и дверью суда как своей частной собственностью и по своему усмотрению открывает или закрывает ее. Сперва судья постановляет в качестве чиновника, чтобы потом решать в качестве судьи. Тот самый судья, который, не выслушав обвиняемого, без состязательного процесса предрешает, имеется ли право на иск, и который, скажем, становится на сторону жалобщика, то есть решает до некоторой степени в пользу правомерности жалобы, следовательно до некоторой степени против обвиняемого, — этот самый судья должен потом на самом процессе беспристрастно решать в пользу жалобщика или обвиняемого, то есть должен решать, игнорируя свое собственное предварительное решение. В дал А пощечину. А не может предъявить иск обидчику, прежде чем в самой вежливой форме не выхлопочет разрешение на это у чиновника-судьи. А отказывается возвратить Б участок земли. Б для защиты на суде своих прав собственника нуждается в предварительном разрешении, которое он может получить или не получить. Б публично в печати клевещет на А, а чиновник-судья, возможно, «постановляет» втихомолку, что А не имеет права преследовать Б. Легко понять, к каким чудовищным несообразностям может приводить такая процедура даже в чисто гражданском процессе. Что уж говорить о случаях клеветы, с которой выступают в печати друг против друга политические партии! Во всех странах и даже в Пруссии судьи, как известно, такие же люди, как все. Ведь даже один из вице-председателей королевского прусского верховного суда, г-н д-р Гёце, заявил в прусской палате господ, что смута 1848, 1849 и 1850гг произвела замешательство в прусской юриспруденции, которой потребовалось некоторое время для ориентировки. Кто поручится д-ру Гёце, что он не просчитался во времени, необходимом для ориентировки? Как умудриться, не скажу, разъяснить англичанам, но хотя бы представить как нечто правдоподобное, что в Пруссии право на иск — например, к клеветнику — зависит от предварительного «постановления» чиновника, которого к тому же правительство может (см. временное распоряжение от 10 июля 1849г и дисциплинарный закон от 7 мая 1851г) наказать за так называемое «нарушение служебных обязанностей», сделав ему выговор, наложив на него денежный штраф, переведя его против его воли на другое место или даже с позором уволив с судебной должности?

Дело в том, что я собираюсь опубликовать брошюру на английском языке о своем casus contra [деле против] Ф. Цабель. Чего бы ни дал Эдмон Абу, когда он писал свою брошюру «Пруссия в 1860г», за указание, что нигде во всей прусской монархии не существует права на иск, кроме Рейнской провинции, «облагодетельствованной» Code Napoléon! Страдать от судов людям приходится повсюду, но лишь в немногих странах им запрещено жаловаться в суд.

При таком положении вещей ясно, что мой процесс против Цабеля в прусском суде незаметно должен был превратиться в мою тяжбу с прусскими судами по поводу Цабеля. Но, оставив в стороне вопрос о теоретической красоте законодательства, бросим взгляд на практическую прелесть его применения.

8 июня 1860г королевский городской суд в Берлине вынес следующее «постановление»:

«Постановление о жалобе от 5 июня 1860г по делу об оскорблении, возбужденному Марксом contra Цабель. Дело 38 за 1860г

1) В иске отказать за отсутствием состава преступления, так как обе инкриминируемые передовые статьи здешней «National-Zeitung» имеют предметом обсуждения только политическую позицию аугсбургской «Allgemeine Zeitung» и историю анонимной листовки «Предостережение», а содержащиеся в них заявления и утверждения, поскольку они исходят от самого автора и не состоят из простых цитат других лиц, не переступают границ дозволенной критики, а потому, на основании §154 уголовного кодекса, не могут считаться наказуемыми, так как к тому же ни из той формы, в какой сделаны эти заявления, ни из обстоятельств, при которых они последовали, не явствует намерение оскорбить.

Берлин, 8 июня 1860г.

Королевский городской суд, отделение по уголовным делам.

Комиссия I по вопросам об оскорблениях.

(L. S. [loco sigilli (место печати)])»

Итак, городской суд запрещает мне привлечь к суду Ф. Цабеля и избавляет Цабеля таким образом от неприятности отвечать за свою публичную клевету! А почему? «За отсутствием состава преступления». Прокуратура отказалась выступить в мою пользу против Цабеля за отсутствием какого-либо очевидного публичного интереса. А городской суд запрещает мне самолично выступить против Цабеля за отсутствием состава преступления. А почему нет состава преступления?

Во-первых; «Так как обе передовые статьи «National-Zeitung» касаются только политической позиции «Allgemeine Zeitung»».

Так как Цабель предварительно облыжно превратил меня в «корреспондента «Allgemeine Zeitung»», он имеет право сделать меня и козлом отпущения в своей конкурентной грызне с «Allgemeine Zeitung», а я не имею даже права подавать жалобы на это «постановление» всесильного Цабеля! Серная банда, бюрстенгеймеры, complot franco-allemand [французско-немецкий заговор], революционный съезд в Муртене, кёльнский процесс коммунистов, фабрикация фальшивых ассигнаций в Женеве, «дело «Rheinische Zeitung»» и т. д. и т. д. — все это касается «только политической позиции «Allgemeine Zeitung»».

Во-вторых: Цабель не имел «намерения оскорбить». Конечно, нет! Добрый малый имел только намерение политически и морально убить меня своей ложью.

Если «демократ» Ф. Цабель утверждает в «National-Zeitung», что я в большом количестве изготовлял фальшивые деньги, фабриковал от имени третьих лиц документы, компрометировал проживающих в отечестве людей, угрозой разоблачения вымогая у них деньги и т. д., — то, юридически говоря, Цабель мог иметь при этом целью одно из двух: либо оклеветать меня, либо разоблачить. В первом случае Цабель подлежит наказанию по суду, во втором он обязан доказать на суде истинность своих утверждений. Какое мне дело до прочих субъективных намерений «демократа» Ф. Цабеля?

Цабель клевещет, но «без намерения оскорбить». Он хочет меня обесчестить подобно тому турку, который обезглавил грека без намерения причинить ему боль.

Специфическое «намерение» Цабеля «оскорбить», — если только по поводу гнусностей, клеветнически приписываемых мне «демократом» Ф. Цабелем, можно говорить об «оскорблении» и «намерении оскорбить», — злостное намерение доброго Цабеля так и пышет из всех пор его передовых статей №I и №II.

«Главная книга» Фогта вместе с приложениями содержит не менее 278 страниц. А Ф. Цабель, привыкший «to draw out the thread of his verbosity finer than the staple of his argument»^[203], многословный Ф. Цабель, глупец Цабель умудряется из этих 278 страниц сотворить пять небольших газетных столбцов, не пропустив ни одной клеветы Фогта против меня и моей партии. Из самых грязных частей книги Ф. Цабель набирает букет, из не столь бьющих в нос делает краткую опись содержания. Ф. Цабель, привыкший две мыслишки-molecules [молекулы] растягивать на 278 страниц, сгущает 278 страниц в две передовицы, не потеряв при этом процессе даже одного атома подлости. Ira facit poetam^[204]. Сколько же злости понадобилось, чтобы страдающую водянкой голову Цабеля точно волшебством превратить в гидравлический пресс с такой силой давления!

С другой стороны, злоба так затуманивает его взор, что он приписывает мне чудодейственную силу, настоящую чудодейственную силу, — лишь бы только прибавить еще одну подлую инсинуацию.

Начав в первой передовой статье с описания серной банды под моим главенством и благополучно превратив меня и моих партийных товарищей в «союзников тайной полиции во Франции и Германии», а также рассказав между прочим, что «эти люди» ненавидели Фогта, потому что он наперекор им постоянно спасал Швейцарию, Цабель продолжает:

«Когда Фогт в прошлом году возбудил свое дело против «Allgemeine Zeitung», последняя получила письмо от другого лондонского сообщника, Бискампа... Бесстыднейшим образом автор этого письма предлагал себя... в качестве второго корреспондента наряду с г-ном Либкнехтом. Неделю спустя после Бискампа Маркс также написал в «Allgemeine Zeitung». предлагая ей «судебный документ» в качестве доказательства против Фогта, о котором» (документе, доказательстве или Фогте?) «мы, может быть, поговорим еще в другой раз».

Это обещание Цабель дает 22 января, а 25 января он его уже выполняет в №41 «National-Zeitung», где мы читаем:

«Таким образом, Блинд не признает себя автором листовки; его впервые... называет таковым Бискамп в письме к «Allgemeine Zeitung» от 24 октября... В целях дальнейшего отстаивания авторства Блинда Маркс пишет 29 октября в «Allgemeine Zeitung»».

Таким образом, Ф. Цабель приписывает мне не однажды, а дважды — сперва 22 января, а потом 25 января, после трех дней размышлений, — чудодейственную силу, дающую мне возможность написать в Лондоне 29 октября 1859г письмо, которое оказывается в окружном суде в Аугсбурге 24 октября 1859г, и оба эти раза он приписывает мне эту чудодейственную силу для того, чтобы установить связь между посланным мной в «Allgemeine Zeitung» «документом» и зазорным письмом Бискампа в «Allgemeine Zeitung», чтобы изобразить мое письмо как pedisequus {шедшее по стопам} письма Бискампа. Что же кроме злобы, самой оголтелой злобы, могло сделать этого Цабеля способным поверить в чудо круглым дураком, глупость которого значительно превышала обычную?

Но, «продолжает свою защиту» городской суд, передовая статья Цабеля №II имеет «предметом обсуждения» «только историю анонимной листовки «Предостережение»». Предметом? Следует сказать предлогом.

Эйзеле-Бейзеле, скрывшиеся на этот раз под именем «друзей отечества», послали, повидимому, в ноябре 1859г, Национальному союзу «открытое письмо», перепечатанное в реакционной «Neue Hannoversche Zeitung». «Открытое письмо» превысило меру цабелевской «демократии», уравновешивающей свое львиное мужество перед лицом династии Габсбургов раболепием перед династией Гогенцоллернов. Для «Neue Preuβische Zeitung» «открытое письмо» послужило поводом сделать отнюдь не оригинальное открытие, что если демократия на чем-нибудь начинается, то она вовсе не обязательно кончается на — Ф. Цабеле и его «органе демократии». Цабель рассвирепел и написал передовую статью №II: «Как фабрикуют радикальные листовки».

«Приглашая», — говорит наш важный Цабель, — «приглашая «Kreuz-Zeitung» просмотреть с нами историю возникновения листовки («Предостережение») на основе сообщенных Фогтом документов и разъяснений, мы надеемся добиться от нее, в конце концов, признания, что мы все-таки были правы, говоря два месяца тому назад, что открытое письмо Национальному союзу годится для нее, а не для нас, что оно было составлено для ее столбцов, а не для наших».

Таким образом, radicaliter [радикально] посвященный Фогтом в тайны радикализма, «демократ» Цабель собирается, со своей стороны, посвятить и «Kreuz-Zeitung» в тайну, «как фабрикуют радикальные листовки», или же, как выражается городской суд, «иметь предметом обсуждения только историю листовки «Предостережение»». Как же принимается за это дело Цабель?

Он начинает с «тактики» «партии «пролетариев» под главенством Маркса». Сперва он рассказывает, как «пролетарии под главенством Маркса» за спиной одного Общества рабочих, но от его имени ведут переписку из Лондона с заграничными обществами рабочих, «скомпрометировать которые имеется в виду», пускают в ход «интриги», организуют тайный союз и т. д. и, наконец, фабрикуют «документы»... «неизбежно навлекающие преследования полиции» против обществ, «скомпрометировать которые имеется в виду». Итак, чтобы просветить «Kreuz-Zeitung» в том, «как фабрикуют радикальные листовки», Цабель объясняет сначала, как «партия «пролетариев» под главенством Маркса» фабрикует «письма» и «документы» полицейского характера, отнюдь не являющиеся «листовками». Чтобы рассказать, «как фабрикуют радикальные листовки», он рассказывает далее, как «пролетарии под главенством Маркса» в 1852г в Женеве фабриковали «в большом количестве фальшивые ассигнации», то есть опять-таки не «радикальные листовки». Чтобы рассказать, «как фабрикуют радикальные листовки», он сообщает, как «пролетарии под главенством Маркса» прибегали в 1859г на лозаннском Центральном празднестве к враждебным Швейцарии и компрометирующим общества рабочих «маневрам», то есть опять-таки не к «радикальным листовкам»; оповещает, как «Бискамп и Маркс» на средства, источники которых только «богам» известны, стали выпускать «Volk», опять-таки не «радикальную листовку», а еженедельную газету; и после всего этого он старается замолвить благожелательное словечко за незапятнанную чистоту фогтовского вербовочного бюро, которое опять-таки не было «радикальной листовкой». Так заполняет он 2 из 3,25 столбцов статьи: «Как фабрикуют радикальные листовки». Таким образом, для этих двух третей его статьи история анонимной листовки служит только предлогом, чтобы изложить фогтовские гнусности, о которых «друг» и сообщник Ф. Цабель не успел еще поведать миру под рубрикой: «Политическая позиция «Allgemeine Zeitung»». Лишь в самом конце Дунс I добирается до искусства «фабриковать радикальные листовки», именно до «истории» листовки «Предостережение».

«Блинд не признает себя автором листовки; его впервые нагло называет таковым Бискамп в письме в «Allgemeine Zeitung» от 24 октября... В целях дальнейшего отстаивания авторства Блинда Маркс пишет 29 октября в «Allgemeine Zeitung»: «Я достал прилагаемый документ, ввиду того, что Блинд отказался подтвердить сделанные им мне и другим лицам заявления»».

Подлинность этого документа кажется Цабелю подозрительной потому, что Либкнехт... «странным образом» прибавляет: «Мы хотели, чтобы магистрат (?)» (этот вопросительный знак стоит в тексте у Цабеля) «заверил подлинность наших подписей» — а Цабель раз навсегда решил не признавать никаких других магистратов, кроме берлинского. Цабель сообщает далее содержание заявления Фёгеле, которое побудило Блинда послать в «Allgemeine Zeitung» свидетельства Холлингера и Вие в доказательство того, что листовка не была набрана в типографии Холлингера, а значит не была написана Блиндом, и продолжает:

«Всегда находчивый Маркс отвечает в «Allgemeine Zeitung» 15 ноября».

Цабель перечисляет различные пункты моего ответа. Маркс говорит то... Маркс говорит это... «кроме того Маркс ссылается». Значит, так как я «кроме того» ничего не говорю, то Цабель, конечно, сообщил своим читателям все пункты моего ответа? Вы плохо знаете Цабеля! Он замалчивает, скрывает, утаивает, решающий пункт моего ответа. В своем заявлении от 15 ноября я привожу под номерами ряд различных пунктов, то есть: 1) ... 2) ... наконец, 3) «... Случайно перепечатка (листовки) в газете «Volk» была сделана с набора листовки, еще сохранившегося в типографии Холлингера. Таким образом, и без свидетельских показаний, путем простого сличения листовки с ее перепечаткой в «Volk», можно было бы доказать на суде, что она вышла из типографии Ф. Холлингера». Это решает все дело, сказал себе Цабель, этого не должны узнать мои читатели. И вот он ловко утаивает убедительнейшее место моего ответа, приписывая мне зато подозрительную находчивость. Так Цабель рассказывает «историю листовки», два раза умышленно прибегая к фальсификации — сперва хронологии, а затем содержания моего заявления от 15 ноября. Путем этой двойной фальсификации он приходит к заключению, что я «сфабриковал» листовку, притом так, что она «выглядела как изделие» Блинда и что, следовательно, я под видом свидетельства Фёгеле также послал в «Allgemeine Zeitung» ложное свидетельство и вполне сознательно. Обвинение в фабрикации документов с намерением приписать авторство их третьему лицу «не переступает», по мнению берлинского городского суда, «границ дозволенной критики» и тем более не содержит в себе «намерение оскорбить».

В конце своего рецепта «Как фабрикуют радикальные листовки» Цабель вспоминает вдруг, что он не поведал еще об одной бесстыдной выдумке Фогта, и он мигом в конце своей передовой статьи №II наспех набрасывает такого рода заметку:

«В 1850г было отправлено другое циркулярное послание «пролетариям» Германии, составленное (как полагает Фогт) парламентским Вольфом, alias казематным Вольфом, которое одновременно было подсунуто ганноверской полиции».

Сообщив этот милый полицейский анекдот об одном из бывших редакторов «Neue Rheinische Zeitung», толстяк и демократ Цабель, ухмыляясь, раскланивается со своими читателями. Слова «alias казематный Вольф» принадлежат не Фогту, а Ф. Цабелю. Его силезские читатели должны точно знать, что речь идет об их земляке В. Вольфе, одном из бывших редакторов «Neue Rheinische Zeitung». Как заботливо добрый Цабель старается до мелочей установить связь «Neue Rheinische Zeitung» с полицией во Франции и Германии! Его силезцы могли бы, пожалуй, подумать, что речь идет о его, Цабеля, собственном Б. Вольфе, о его естественном начальнике (natural superior), который, как известно, в «тайном союзе» с известными фабрикантами лживых депеш — Рейтером в Лондоне и Гавасом в Париже — передает по телеграфу на свой лад события всемирной истории. Однако душой агентства Рейтера, а значит и единством, одушевляющим троицу Б. Вольф — Рейтер — Гавас, является известный тайный полицейский агент Зигмунд Энглендер.

Вопреки всему этому и вопреки намерению демократа Цабеля не оскорблять, берлинский городской суд заявляет, что в обеих передовых статьях Цабеля все-таки «содержатся заявления и утверждения», которые «переступают границы дозволенной критики», значит, «наказуемы» и уже, во всяком случае, могут стать предметом иска. Так где же Цабель! Подать мне сюда Цабеля, чтобы он корчился от страха перед судом! Стоп! — восклицает городской суд. Сделанные в обеих передовых статьях «заявления и утверждения», говорит городской суд, «поскольку они исходят от самого автора» (Цабеля) «и не состоят из простых цитат других лиц», не переступают «границ дозволенной критики», не «наказуемы», и поэтому Цабеля не только нельзя наказать, но и нельзя подать на него жалобу в суд; «дело подлежит прекращению, издержки a conto [за счёт] истца». Итак, клеветническая часть «заявлений и утверждений» Цабеля представляет «простые цитаты». Voyons! [Посмотрим]

Из вводной части этого отдела вы помните, что мое обвинение в клевете основывается на 4 пунктах из обеих передовых статей Цабеля. В пункте о денежных источниках «Volk» (второй из вышеприведенных пунктов жалобы) сам Цабель не говорит, что он цитирует, и действительно, он не цитирует:

Во втором инкриминируемом месте (выше, пункт 4), где на меня возводят обвинение в фабрикации документа от имени Блинда, Цабель даже категорически заявляет, что он говорит от своего, Цабеля, имени, а не от имени Фогта.

«Нам» — как властелин в царстве Dulness, Цабель пользуется, разумеется, pluralis majestatis [множественным числом августейших особ] — «нам кажется, что последней» (партии Маркса) «не очень трудно было сделать его» (Блинда) «козлом отпущения... воспользовавшись этими высказываниями и оборотами речи Блинда, можно было так сфабриковать листовку, чтобы она выглядела как его» (Блинда) «изделие» («National-Zeitung» № 41).

Третье инкриминируемое мной место (выше, пункт 3) я должен снова «процитировать» целиком:

«Таким образом в 1852г против швейцарских обществ рабочих был затеян постыднейший заговор с массовой фабрикацией фальшивых ассигнаций (подробности смотри у Фогта), заговор, который причинил бы швейцарским властям величайшие неприятности, если бы он не был своевременно раскрыт».

Разве это «простая цитата», как утверждает городской суд, и вообще цитата ли это? Это отчасти плагиат из Фогта, но ни в коем случае не цитата.

Прежде всего сам Цабель утверждает, что он не цитирует, а говорит от собственного имени, указывая в скобках своему читателю «подробности смотри у Фогта». А теперь рассмотрим это место. В Женеве знали, что Шерваль прибыл в Женеву только весной 1853г, что его «заговор» и бегство произошли весной 1854 года. Поэтому Фогт в Женеве не осмеливается говорить, что «заговор» был «затеян... в 1852 году». Эту ложь он предоставляет доброму Цабелю в Берлине. Далее Фогт говорит:

«Сам Ньюджент» (Шерваль) «уже приготовил для этой цели» (фабрикации фальшивых банкнот и т. д.) «различные каменные и медные клише» («Главная книга», стр. 175).

Итак, различные каменные и медные клише уже были сделаны для изготовления фальшивых денег, но еще не были сфабрикованы банкноты и казначейские билеты. У Цабеля, напротив, уже произошла — и притом «массовая» — «фабрикация фальшивых ассигнаций». Фогт говорит, что согласно уставу «целью» заговора Шерваля была

«борьба с деспотизмом его же собственными средствами, — именно массовой фабрикацией фальшивых банкнот и казначейских билетов» (l. с.)

Цабель вычеркивает борьбу с деспотизмом, ограничиваясь только «массовой фабрикацией фальшивых ассигнаций». Итак, у Цабеля простое уголовное преступление, даже не прикрашенное для членов «тайного союза» ложной ссылкой на политические цели. Таким манером Цабель вообще «цитирует» «Главную книгу». Фогту пришлось составлять из своих охотничьих рассказов «книгу». Поэтому он детализирует, плетет, делает кляксы, пачкает, красит, мажет, возится, развивает, запутывает, мотивирует, сочиняет, fa del cul trombetta^[205], — а душа Фальстафа так и проглядывает всюду сквозь мнимые факты, которые он бессознательно своим же собственным повествованием обращает в их первоначальное ничто. Цабель же, который должен был сжать книгу до размера двух передовиц и старался не пропустить ни одной подлости, отбрасывает все, кроме caput mortuum^[206] каждого мнимого «факта», нанизывает рядами эти сухие кости клеветы одну за другой и потом с фарисейским усердием перебирает эти четки.

Для примера возьмем рассматриваемый нами случай. К открытому мною впервые факту, что Шерваль является тайным полицейским агентом, состоящим на жалованье у различных иностранных миссий, agent provocateur [провокатором], Фогт пристегивает свои выдумки. Вот что он между прочим пишет:

«Сам Ньюджент» (Шерваль) «уже приготовил для этой цели» (для подделки денег) «различные каменные и медные клише, уже были намечены легковерные члены тайного союза, которые должны были отправиться с пакетами этих» (еще не сфабрикованных) «фальшивых банкнот во Францию, Швейцарию и Германию; но уже последовали и доносы в полицию, которыми между тем постыдно опутывались общества рабочих и т. д.» («Главная книга», стр. 175).

Таким образом у Фогта Шерваль уже доносит полиции о своих собственных операциях, когда он еще только изготовил необходимые для производства фальшивых денег каменные и медные клише, когда цель его заговора еще не достигнута, когда corpus delicti [состав преступления] еще отсутствует и никто, кроме него самого, еще не скомпрометирован. Но фогтовский Шерваль спешит «постыдно» втянуть в свой «заговор» «общества рабочих». Иностранные миссии, пользующиеся услугами Шерваля, так же глупы, как Шерваль, и так же поспешно

«в секретных запросах обращают внимание швейцарской полиции на то, что в обществах рабочих ведутся какие-то политические интриги и т. д.».

В то же самое время эти простофили — посланники, не имеющие терпения дать созреть заговору, который по их же поручению высиживает Шерваль, и в своем детском нетерпении бесполезно компрометирующие своего агента, расставляют на «границах» жандармов, чтобы, — «если дело зайдет так далеко», как они не дали ему зайти, — «поймать» шервалевских эмиссаров с «фальшивыми банкнотами», изготовлению которых они помешали,

«и использовать эту историю для общей травли, при которой масса невинных должна была бы расплачиваться за проделки нескольких негодяев».

Когда Фогт далее говорит: «план всего этого заговора был задуман чрезвычайно гнусно», то каждый согласится с ним, что он был задуман чрезвычайно глупо, а когда Фогт хвастливо заканчивает:

«Я не отрицаю, что я внес мой существенный вклад, чтобы расстроить эти дьявольские планы»,

то всякий поймет pointe [соль (буквально; острие)] этого замечания и не преминет расхохотаться над нашим веселым малым. Сравним теперь с этим сухую, как летопись монаха, версию Цабеля!

«Таким образом, в 1852г против швейцарских обществ рабочих был затеян постыднейший заговор с массовой фабрикацией фальшивых ассигнаций (подробности смотри у Фогта), заговор, который причинил бы швейцарским властям величайшие неприятности, если бы он не был своевременно раскрыт».

Здесь всего в одну только короткую фразу втиснута целая куча столь же сухих, сколь и позорных фактов: «постыднейший заговор» с датой 1852 года; «массовая фабрикация фальшивых ассигнаций», то есть обычное уголовное преступление; умышленное компрометирование «швейцарских обществ рабочих», то есть предательство по отношению к собственной партии; «величайшие неприятности» для «швейцарских властей» в перспективе, то есть agent provocateur, действующий в интересах континентальных деспотов против Швейцарской республики; наконец, «своевременное раскрытие заговора». Здесь критика теряет все опорные пункты, имевшиеся в фогтовском изложении, — они просто ловко устранены. Нужно верить или не верить. Таким же образом Цабель обрабатывает всю «Главную книгу», поскольку дело идет обо мне и моих партийных товарищах. Гейне прав, говоря, что ни один человек не опасен так, как взбесившийся осел.

Наконец, четвертое инкриминируемое мной место (выше, пункт 4), которым открываются в передовой статье № I разоблачения о серной банде, Цабель начинает следующими словами: «Фогт сообщает на стр. 136 и следующих». Цабель не говорит здесь, резюмирует ли он или цитирует. Он остерегается употреблять кавычки. В действительности он не цитирует. Этого и следовало ожидать, так как Цабель сжимает 136, 137, 138, 139, 140 и 141 страницы «Главной книги» в 51 строку приблизительно по 48 букв каждая, не отмечает никаких пропусков, напротив, спрессовывает предложения одно с другим, точно голландские селедки, и к тому же находит на пятьдесят одной строке место для собственного творчества. Там, где он встречает особенно грязную фразу, он берет ее в свой узелок почти в неизменном виде. Впрочем, эти выдержки он размещает вперемешку, не в порядке страниц «Главной книги», а так, как ему для его целей нужно. К голове одной фогтовской фразы он приделывает хвост другой фразы. Для составления одного предложения он опять-таки пользуется словечками из дюжины фогтовских фраз. Там, где у Фогта стилистический мусор мешает ярко осветить клевету, там Цабель убирает этот мусор. Фогт, например, говорит:

«так компрометировать проживающих в отечестве лиц, что они должны были не противиться попыткам вымогательства и платить деньги».

Цабель же говорит:

«так компрометировать, что они должны были платить деньги».

В других случаях Цабель изменяет то, что ему кажется двусмысленным в лишенном стиля фогтовском изложении. Так, Фогт говорит,

«... что они должны были платить деньги, чтобы банда хранила в тайне компрометирующие их факты».

Цабель же пишет:

«чтобы банда хранила тайну и не компрометировала их».

Наконец, Цабель вставляет целые фразы собственного изготовления, как, например:

«Серная банда подчиняла своих приверженцев строжайшей дисциплине», и «они», — а именно «эти собратья... продолжавшие в среде эмигрантов дело «Rheinische Zeitung»», — «стали союзниками тайной полиции во Франции и Германии».

Итак, из четырех инкриминируемых мной мест три, по словам самого же Цабеля, принадлежат Цабелю, между тем как четвертое, якобы «цитата», хотя и перемешана с цитатами, отнюдь не цитата, и тем менее «простая цитата», как уверяет городской суд, и уж менее всего цитата из «других лиц», во множественном числе, как утверждает тот же самый городской суд. Наоборот, во всех «заявлениях и утверждениях» Цабеля обо мне не имеется ни одной строчки, которая содержит «критику и суждения» («дозволенные» или «недозволенные»).

Но допустим, что фактическая предпосылка городского суда настолько же истинна, насколько она в действительности ложна; допустим, что Цабель только цитировал свои клеветнические заявления обо мне. Разве это обстоятельство действительно дает городскому суду законное право запретить мне предъявить иск Ф. Цабелю? В «постановлении», которое я сейчас приведу ниже, королевский прусский апелляционный суд, наоборот, разъясняет, что

«в вопросе о составе преступления, согласно §156 уголовного кодекса, ничто не меняется от того, окажутся ли приводимые в названных статьях факты собственными утверждениями автора или же цитатами из утверждений третьих лиц».

Таким образом, цитата или не цитата, но «демократ» Цабель ответственен за свои «утверждения». Городской суд уже разъяснил, что Цабель высказал обо мне «наказуемые» сами по себе утверждения, но только они представляют собой цитаты и потому защищены как броней. Долой этот юридически ложный предлог! — восклицает апелляционный суд. Итак, наконец, я могу поймать Цабеля, дверь суда раскроется, Italiam, Italiam!^[207]

Мой адвокат подал в апелляционный суд жалобу на постановление городского суда и получил 11 июля 1860г следующее «постановление»:

«В помещенных в номерах 37 и 41 «National-Zeitung» от 22 и 25 января текущего года передовых статьях под названиями «Карл Фогт и «Allgemeine Zeitung»» и «Как фабрикуют радикальные листовки» нельзя усмотреть клеветы на истца, д-ра Карла Маркса из Лондона. Хотя в вопросе о составе преступления, согласно §156 уголовного кодекса, ничто не меняется от того, окажутся ли приводимые в названных статьях факты собственными утверждениями автора или утверждениями третьих лиц, все же нельзя препятствовать печати подвергать обсуждению и критике деятельность партий и их публицистические споры, поскольку в форме полемики не проглядывает намерение оскорбить, чего нельзя предположить в данном случае.

В упомянутых статьях преимущественно освещены: конфликт между взглядами д-ра Карла Фогта, с одной стороны, и аугсбургской «Allgemeine Zeitung», с другой, по вопросу о поддержке интересов итальянцев или интересов австрийцев в связи с последней войной; участие в этом конфликте так называемой немецкой эмиграции в Лондоне, выступившей на стороне аугсбургской «Allgemeine Zeitung» против Фогта, а также и вообще партийные раздоры и интриги этих эмигрантов друг против друга!

Если в ходе этого изложения в круг рассматриваемых вопросов привлечены отношение истца к этим партиям и его частичное участие в их домогательствах, особенно его старания помочь аугсбургской «Allgemeine Zeitung» в ее полемике с Фогтом предоставлением фактического материала, то соответствующие указания в обеих статьях находят в приводимых самим истцом в его жалобе фактах скорее подтверждение, чем опровержение, которого он добивается. И если он далее утверждает, что его в оскорбительной для его чести форме идентифицируют с партийными интригами, которые в названных статьях резко клеймятся как эксцентричные, или как беспринципные и бесчестные, то утверждение это нельзя признать обоснованным. В самом деле, если первая статья указывает на основании сообщения Фогта, «что эмиграция 1849г постепенно собралась в Лондоне и там в качестве своего видного главы почитала г-на Маркса», а о письме Техова говорит: «... из которого можно видеть, как Маркс, с наполеоновским высокомерием и сознанием своего умственного превосходства, держит в ежовых рукавицах серную банду», то здесь по существу дана только характеристика так называемой Фогтом серной банды, а не выпад против Маркса, который, наоборот, изображается здесь как человек, обладающий превосходством и способный обуздать других; и менее всего статья связывает его особу с теми людьми, которые обвиняются в вымогательстве и доносах. Точно так же во второй статье нигде не говорится, что истец приписывал авторство листовки «Предостережение» упомянутому Блинду, будучи убежден в противном, и переслал в аугсбургскую «Allgemeine Zeitung» заведомо неверные свидетельства третьих лиц. Но что свидетельство наборщика Фёгеле оспаривалось, это признает и сам истец в своей жалобе, приводя противоположные утверждения типографа Холлингера и наборщика Вие. Кроме того, по его собственным показаниям, автором листовки признал себя впоследствии некий Шайбле, притом лишь после того, как появились обе статьи «National-Zeitung».

Поэтому жалоба от 21-го прошлого месяца на отрицательное постановление королевского городского суда от 8-го того же месяца должна быть признана необоснованной, и настоящим в ней отказывается. Ввиду отклонения необоснованной жалобы следует внести немедленно — во избежание принудительного взыскания — 25 зильбергрошей в кассу сборов местного городского суда.

Берлин, 11 июля 1860г

Уголовный сенат королевского апелляционного суда. II отделение

Гутшмидт. Шульце

Д-ру фил. Карлу Марксу через г-на юстицрата Вебера, здесь».

Когда я получил это «постановление» от своего г-на адвоката, я при первом чтении проглядел вступление и заключение и, ввиду своего незнакомства с прусским правом, решил, что предо мной копия документа, посланного «демократом» Ф. Цабелем в апелляционный суд в свою защиту. То, что Цабель, — говорил я себе, — сообщает о «взглядах (см. приложение 15) д-ра Карла Фогта и аугсбургской «Allgemeine Zeitung»», об «интересах итальянцев и интересах австрийцев», попало в его plaidoyer [защиту, защитительную речь], конечно, по ошибке из статьи, подготовлявшейся для «National-Zeitung».

Однако «демократ» Ф. Цабель ни одним звуком не обмолвился об этих взглядах и интересах в посвященных мне четырех столбцах обеих его передовых статей, в которых всего едва наберется шесть столбцов, Цабель говорит в своем plaidoyer, что я

«помог аугсбургской «Allgemeine Zeitung» в ее полемике с Фогтом предоставлением фактического материала».

Процесс Фогта против «Allgemeine Zeitung» он называет полемикой «Allgemeine Zeitung» против Фогта. Если бы процесс и полемика были тождественными вещами, то разве мне нужно было бы разрешение прокурора, городского суда, апелляционного суда и т. д. для моей «полемики» с Цабелем? Но Цабель даже уверяет, будто «соответствующие указания» в обеих его статьях о моих отношениях к «Allgemeine Zeitung» находят в мной самим «приводимых фактах скорее подтверждение, чем опровержение, которого я добивался». Скорее — чем? Jus [Право] знает только: или — или. Какие же это были «соответствующие указания» Цабеля? «Соответствующие указания» Цабеля в передовой статье № I на мои отношения к «Allgemeine Zeitung» были:

1) Либкнехт-де сделался, в результате официально выданного ему мной свидетельства, корреспондентом «Allgemeine Zeitung». В своей жалобе в суд я уличал Цабеля во лжи, но считал лишним приводить другие «факты» об этой нелепице, 2) Цабель утверждает, что я послал 29 октября из Лондона в «Allgemeine Zeitung» «судебный документ», который 24 октября оказался в окружном суде в Аугсбурге, и он нашел подтверждение этого «указания» в приводимых мной «фактах»! Из приводимых в моей жалобе в суд фактов Цабель усмотрел, правда, что — независимо от каких бы то ни было политических соображений — посылка мной документа, касающегося происхождения листовки «Предостережение», стала необходимой, после того как Фогт еще до начала процесса пытался публично навязать мне авторство этой листовки. 3) «Указание» Цабеля, будто я один из корреспондентов «Allgemeine Zeitung», я опроверг подлинными документами. Цабелевская передовая статья №II «Как фабрикуют радикальные памфлеты» содержала — как уже раньше указано — о моих отношениях к «Allgemeine Zeitung» лишь те «соответствующие указания», что я сам сфабриковал «Предостережение», приписал его Блинду и при помощи ложного свидетельства Фёгеле пытался доказать, что это — стряпня Блинда. Нашли ли эти «соответствующие указания в приведенных «в моей жалобе» фактах скорее подтверждение, чем опровержение, которого я добивался»? Сам Цабель признается в обратном.

Мог ли Цабель знать, что Шайбле был автором листовки «Предостережение»? Должен ли был Цабель верить, что «оспариваемое», по моему собственному признанию, свидетельство наборщика Фёгеле верно? Но откуда видно, что я приписывал Цабелю эту осведомленность или эту веру? Моя жалоба имеет, «наоборот», отношение к «соответствующему указанию» Цабеля, будто я так «сфабриковал листовку, чтобы она выглядела, как его» (Блинда) «изделие» и будто я пытался потом, при помощи свидетельства Фёгеле, доказать, что она является стряпней Блинда.

Наконец, я наткнулся на одно положение, выдвинутое Цабелем в свою защиту, которое показалось мне, по меньшей мере, интересным.

«Если», — говорит он, — «если он» (истец Маркс) «далее утверждает, что его в оскорбительной для его чести форме идентифицируют с партийными интригами» (серной банды), «которые в названных статьях» (передовых статьях Цабеля) «резко клеймятся как эксцентричные или как беспринципные и бесчестные, то утверждение это нельзя признать обоснованным... Менее всего статья связывает его особу с теми людьми, которые обвиняются в вымогательстве и доносах».

Цабель не принадлежит, очевидно, к тем римлянам, о которых сказано: «rnemoriam quoque cum voce perdidissimus»^[208]. Память он потерял, но не язык. Цабель превращает не только серу, но и серную банду из кристаллического состояния в жидкое, а из жидкого в парообразное, чтобы красными парами затуманить мне голову. Серная банда, — утверждает он, — «партия», с «интригами» которой он никогда не «идентифицировал» меня и с «вымогательствами и доносами» которой он никогда не связывал даже «связанных» со мной людей. Придется превратить серные пары в серный цветок.

В передовой статье №I («National-Zeitung» №37, 1860г) Цабель начинает свои «соответствующие указания» о серной банде с того, что называет «Маркса» ее «видным главой». Второй член серной банды, которого он, правда, «для дальнейшей характеристики» ее не называет, но которого имеет в виду, — Фридрих Энгельс. А именно, он ссылается на то письмо, где Техов рассказывает о своей встрече со мной, Фр. Энгельсом и К. Шраммом. Обоих последних Цабель отмечает для иллюстрации серной банды. Тут же он упоминает о Шервале как о лондонском эмиссаре. Затем очередь доходит до Либкнехта.

«Этот Либкнехт, in nomine omen^[209] , — один из раболепнейших приверженцев Маркса... Либкнехт немедленно по своем прибытии поступил на службу к Марксу и заслужил полное доверие своего хозяина».

Вслед за Либкнехтом идет «Оли», «тоже канал серной банды», Наконец, «другой лондонский сообщник Бискамп». Все эти сообщения следуют одно за другим в передовице №I, но в конце передовицы №II дополнительно называется еще один член серной банды, В. Вольф — «парламентский Вольф, alias казематный Вольф», — которому поручено важное дело: «рассылать циркулярные послания». Итак, согласно «соответствующим указаниям» Цабеля, серная банда состоит из: главы серной банды — Маркса; иллюстрации серной банды — Ф. Энгельса; лондонского эмиссара серной банды — Шерваля; «одного из раболепнейших приверженцев» Маркса — Либкнехта; «тоже канала серной банды — Оли»; «другого» лондонского «сообщника» — Бискампа; наконец, составителя посланий серной банды — Вольфа.

Состряпанная таким образом серная банда фигурирует у Цабеля в первых 51 строках под различными сменяющимися наименованиями: «серная банда, или также бюрстенгеймеры», «собратья, продолжавшие в среде эмигрантов дело «Rheinische Zeitung»», «пролетарии» или, как говорится в передовой статье №II «партия «пролетариев» под главенством Маркса».

Таковы персонал и наименования серной банды. Организацию ее Цабель дает в своих «соответствующих указаниях» коротко и метко. «Маркс» — «глава». Сама серная банда образует круг его «наиболее близких» приверженцев или, как говорит Цабель во второй передовой статье, «узкую партию Маркса». Цабель сообщает даже отличительный признак, по которому можно узнать «узкую партию Маркса». Член узкой партии Маркса должен был хоть раз в своей жизни увидеть Бискампа.

«Он», — говорит Цабель в передовой статье №II, — «он» (Блинд) «заявляет, что никогда в жизни не видел Бискампа, — очевидно, он не член узкой партии Маркса».

Таким образом, «узкая партия Маркса», или собственно серная банда, — является pairie [пэрством] банды, которое нужно отличать от третьей категории, от толпы «приверженцев» или от «этой заботливо сохраняемой компании бездельников». Итак, вначале глава Маркс, затем собственно «серная банда», или «узкая партия Маркса», и, наконец, толпа «приверженцев» или «компания бездельников». Серная банда, разделенная на эти три категории, живет в условиях чисто спартанской дисциплины. «Серная банда», — говорит Цабель, — «подчиняла своих приверженцев строжайшей дисциплине», в то время как, с другой стороны, «Маркс... держит в ежовых рукавицах серную банду». Само собой разумеется, что в столь хорошо организованной «банде» характерные для нее «интриги», ее «основные занятия», подвиги, совершаемые ею в качестве банды — все это делается по приказанию ее главы и нарочито изображается Цабелем как дела этого главы, держащего банду в ежовых рукавицах. Каковы же были, так сказать, профессиональные занятия банды?

«Одним из главных занятий серной банды было так компрометировать проживающих в отечестве лиц, что они должны были платить деньги, чтобы банда хранила тайну и не компрометировала их. Не одно, сотни писем посылались в Германию с угрозой разоблачить причастность к тому или иному акту революции, если к известному сроку по указанному адресу не будет доставлена определенная сумма денег... Всякого, выступавшего против этих интриг, не просто компрометировали среди эмигрантов, но и губили в печати. «Пролетарии» заполняли столбцы реакционной печати Германии своими доносами на тех демократов, которые не признавали их; они стали союзниками тайной полиции во Франции и Германии и т. д.» («National-Zeitung» №37).

Начав эти «соответствующие указания» относительно серной банды замечанием, что я ее «видный глава», перечислив «главные занятия» серной банды, то есть вымогательство денег, доносы и т. д., Цабель заканчивает свое общее описание серной банды следующими словами:

«... они стали союзниками тайной полиции во Франции и Германии. Для дальнейшей характеристики Фогт приводит письмо бывшего лейтенанта Техова от 26 августа 1850г ... из которого можно видеть, как Маркс, с наполеоновским высокомерием и сознанием своего умственного превосходства, держит в ежовых рукавицах серную банду».

После того как Цабель в начале своего описания серной банды заставил «почитать» меня в качестве «видного главы», его охватывает опасение, что читатель может допустить существование за видным главой еще и невидного главы, или же подумать, что я, как далай-лама, довольствуюсь «почитанием». Поэтому он превращает меня в конце своего описания (говоря уже своими словами, а не словами Фогта) из просто «видного» главы в главу с ежовыми рукавицами, из далай-ламы в Наполеона серной банды. И именно это место Цабель приводит в своем plaidoyer в доказательство того, что он не «идентифицировал» меня с «партийными интригами» серной банды, которые в своих статьях он «резко клеймит как эксцентричные или как беспринципные и бесчестные». Нет же, не совсем так! Он меня «идентифицировал», но не в «оскорбительной для моей чести форме». Он, «наоборот», оказал мне честь, произведя меня в Наполеона вымогателей, шантажистов, mouchards, agents provocateurs, фальшивомонетчиков и т. д.: Цабель заимствует, очевидно, свои понятия о чести из лексикона декабрьской банды. Отсюда и этот эпитет — «наполеоновский». Но я и привлекаю его к суду как раз за эту честь, которую он оказал мне! Я убедительно доказал приведенными в моей жалобе в суд «фактами», — настолько убедительно, что Цабель ни за что не хочет последовать моему приглашению явиться в суд, — я доказал, что все его «соответствующие указания» о серной банде — лживые выдумки Фогта, на которые Цабель «указывает» лишь для того, чтобы иметь возможность «почтить» меня как Наполеона этой серной банды. Но разве он не изображает меня человеком, «обладающим превосходством и способным обуздать» других? Разве я, по его словам, не подчиняю банду дисциплине? Он сам рассказывает, в чем заключалось обуздывание, превосходство, дисциплина.

«Серная банда подчиняла своих приверженцев строжайшей дисциплине. Тот из них, кто пытался каким-нибудь образом добиться преуспеяния в гражданской жизни, уже только в силу одного своего стремления стать независимым считался изменником революции... В этой заботливо сохраняемой компании бездельников, путем распространения слухов, писем и т. д., вызывались раздоры, драки, дуэли».

Но Цабель не ограничивается этим общим описанием «партийных интриг» серной банды, с которыми он меня с почтением «идентифицирует».

«Известный член партии Маркса» Либкнехт, «один из раболепнейших приверженцев Маркса, заслуживший полное доверие своего хозяина», умышленно компрометирует рабочих в Швейцарии «революционным съездом в Муртене», где он, ликуя, «предает их в руки», поджидающих «жандармов». Этому «некоему Либкнехту приписывалось во время кёльнского процесса составление фальшивой книги протоколов» (Цабель забывает, разумеется, сказать, что лживость этой выдумки Штибера была официально доказана еще во время разбирательства дела). Вольф, один из бывших редакторов «Neue Rheinische Zeitung», посылает из Лондона «циркулярное послание пролетариям», которое «он одновременно подсовывает ганноверской полиции».

Изображая столь «известных» связанных со мной людей агентами тайной полиции, Цабель, с другой стороны, связывает меня с «известным» тайным полицейским агентом, agent provocateur и фальшивомонетчиком — Шервалем. Сразу же после общего описания серной банды он рассказывает о том, как «несколько человек», в том числе Шерваль, «в двойственной роли революционеров-совратителей рабочих и союзников тайной полиции» отправляются из Лондона в Париж и создают там «так называемый процесс коммунистов» и т. д. В передовице №II он рассказывает далее:

«Таким образом в 1852г был затеян постыднейший заговор с массовой фабрикацией фальшивых ассигнаций (подробности см. у Фогта) и т. д.».

Если читатель «National-Zeitung» последует настоятельному приглашению Цабеля и посмотрит подробности у Фогта, то что он там найдет? Что Шерваль был послан мной в Женеву, затеял под моим непосредственным руководством «постыднейший заговор с фальшивыми ассигнациями» и т. д. Читатель, направленный Цабелем к Фогту, найдет также следующее:

«Однако личное отношение Маркса в данном случае совершенно неважно, потому что, как уже было указано, совершенно безразлично, делает ли что-нибудь Маркс сам или через какого-нибудь члена своей банды: он безоговорочно властвует над своими людьми».

Но Цабель все еще недоволен своей работой. Его подмывало шепнуть в заключение своих обеих передовиц последнее словечко на ухо своему читателю. Он говорит:

«Он» (Блинд) «заявляет, что к тому же никогда в жизни не видел Бискампа; очевидно, он не член узкой партии Маркса. Нам кажется, что последней» (узкой партии Маркса) «не очень трудно было сделать его» (Блинда) «козлом отпущения... Партия Маркса могла очень легко взвалить авторство листовки на Блинда, именно в силу того, что... последний в беседе с Марксом и в статье в «Free Press» высказал аналогичные взгляды; воспользовавшись этими высказываниями и оборотами речи Блинда, можно было так сфабриковать листовку, чтобы она выглядела как его» (Блинда) «изделие».

Итак, значит, «партия Маркса» или «узкая партия Маркса» alias серная банда, «сфабриковала» листовку так, что она выглядела как изделие Блинда? Изложив эту гипотезу, Цабель сухо резюмирует смысл ее в следующих словах: «Каждый может теперь, по желанию, считать автором листовки Маркса или Блинда».

Итак, не партия Маркса или Блинд и не Блинд или узкая партия Маркса, vulgo [попросту] серная банда, а Блинд или Маркс, Маркс sans phrase [просто, без оговорок]. Партия Маркса, узкая партия Маркса, серная банда и т. д. были только пантеистическими названиями Маркса, особы Маркса. Цабель не только «идентифицирует» Маркса с «партией» серной банды, он персонифицирует серную банду в Марксе. И этот же Цабель осмеливается утверждать перед судебными инстанциями, что в своих передовых статьях он не «идентифицирует» «истца» Маркса... «в оскорбительной для его чести форме» с «интригами» серной банды. Он бьет себя в грудь и клянется, что «менее всего» «связывает мою особу с теми людьми», которых он «обвиняет в вымогательстве и доносах!». Какую фигуру, думал я про себя, будет представлять Цабель на публичном заседании суда! Какую фигуру! С этим радостным восклицанием я еще раз взял в руки присланный мне моим адвокатом документ, снова прочел его; мне показалось, что в конце я увидел имена, вроде Мюллер и Шульце, но тут же убедился в своем заблуждении. То, что лежало предо мной, не было вовсе plaidoyer Цабеля, а — «постановлением» апелляционного суда за подписью Гутшмидта и Шульце, постановлением, лишившим меня права предъявления иска к Цабелю и, сверх того, налагавшим на меня за мою «жалобу» штраф в 25 зильбергрошей, который надлежало немедленно уплатить в кассу сборов берлинского городского суда, во избежание принудительного взыскания. Я был действительно attonitus [ошеломлен]. Но изумление мое улеглось при повторном, внимательном чтений «постановления»:

Пример I.

Цабель говорит: известная среди эмиграции 1849г под именем серной банды, или также бюрстенгеймеров, группа лиц и т. д. постепенно собралась в Лондоне и там меня почитала в качестве своего видного главы. У гг. Гутшмидта же и Шульце Цабель говорит: эмиграция 1849г постепенно собралась в Лондоне (что просто не верно, так как значительная часть эмиграции собралась в Париже, Нью-Йорке, Джерси и т. д.) и почитала меня в качестве своего видного главы, честь, которой мне не оказывали и которой ни Цабель, ни Фогт мне не приписывали. Гг. Гутшмидт и Шульце здесь отнюдь не резюмируют, они цитируют, помещая в кавычки нигде не напечатанную Цабелем фразу как его содержащееся в первой передовой статье указание, «основанное на сообщении Фогта». Очевидно, перед гг. Гутшмидтом и Шульце находилось совершенно неизвестное мне и читающей публике тайное издание №37 «National-Zeitung». Этим объясняются все недоразумения.

Тайное издание №37 «National-Zeitung» отличается от общедоступного издания того же самого номера не только разночтениями в отдельных предложениях. Все содержание первой передовой статьи в общедоступном издании не имеет — за исключением нескольких слов — ничего общего с ее содержанием в тайном издании.

Пример II.

Если уж судьи обладают полномочиями предоставлять частным лицам право на иск или лишать их его, то гг. Гутшмидт и Шульце не только имели право, но были обязаны отказать мне в праве предъявления иска к Цабелю. Сообщенное ими in nuce^[210] содержание передовой статьи .№37 тайного издания «National-Zeitung» совершенно исключает какой бы то ни было corpus delicti. Действительно, что печатает Цабель в этом тайном издании? Во-первых, он оказывает мне незаслуженную честь, заставляя всю собравшуюся в Лондоне эмиграцию 1849г «почитать» меня в качестве своего «видного главы». Неужели за это мне его «привлекать к суду»? А, во-вторых, он оказывает мне столь же незаслуженную честь, утверждая, что я «держу в ежовых рукавицах» какую-то вовсе не связанную со мной серную банду, как я, скажем, в 1848—1849гг держал в ежовых рукавицах Цабеля и К°. И за это мне Цабеля «привлекать к суду?

Из этого видно, какая получается путаница, когда законодательство разрешает судьям-чиновникам «постановлять», и притом в тайне, «постановлять», имеет или не имеет известное лицо право привлекать к суду другое лицо, например, за клевету в «National-Zeitung», Истец подает жалобу на основании распространенного, может быть, в 10000 экземпляров общедоступного издания №37 «National-Zeitung», а судья постановляет на основании изготовленного для него одного тайного издания того же номера. Как мало обеспечено при такой процедуре даже одно только тождество corpus delicti!

Ставя в каждом отдельном случае право на иск частного лица в зависимость от усмотрения судьи, прусское законодательство исходит из взгляда, что государство, как отеческая власть, должно опекать и регламентировать частную жизнь детей государства. Но даже с точки зрения прусского законодательства «постановление» апелляционного суда кажется странным. Прусское законодательство хочет, очевидно, устранить возможность пустых жалоб. Поэтому, — если я правильно понимаю дух прусского законодательства и с достаточным основанием предполагаю, что оно не ставит себе целью систематический отказ в правосудии, — поэтому оно предоставляет судье право отклонять иск, но только если prima facie [на первый взгляд] нет предмета иска, если, следовательно, иск prima facie не обоснован., Применимо ли это к данному случаю? Городской суд признает, что передовицы Цабеля содержат в себе по существу дела «оскорбительные для чести» и потому «наказуемые» утверждения обо мне. Он защищает Ф. Цабеля против моей законной мести лишь потому, что Ф. Цабель «только цитировал» свои клеветнические утверждения. Апелляционный суд заявляет: с точки зрения закона оскорбительные для чести утверждения, цитированные или нецитированные, одинаково наказуемы; однако он, со своей стороны, отрицает, что в передовых статьях Цабеля вообще содержатся оскорбительные для чести заявления — цитированные или не цитированные, оскорбительные заявления о моей особе. Таким образом, у городского суда и у апелляционного суда не только различные, но даже прямо противоположные взгляды на самый состав преступления. Один находит оскорбительные заявления обо мне там, где другой их не видит. Это противоречие во взглядах судей на сам состав преступления убедительно доказывает, что здесь prima facie предмет иска налицо. Если Папиниан и Ульпиан говорят: это печатное заявление оскорбительно для чести, а Муций Сцевола и Манилий Брут, наоборот, утверждают: это печатное заявление не оскорбительно для чести, то что подумает народ квиритов? Почему народу не верить, вместе с Ульпианом и Папинианом, что Цабель опубликовал в №№37 и 41 «National-Zeitung» оскорбительные для моей чести заявления? Если я стану уверять народ квиритов, что Муций Сцевола и Манилий Брут дали мне тайное свидетельское показание, согласно которому «оскорбительные для чести» заявления и утверждения Цабеля нисколько не касаются меня, то народ квиритов пожмет плечами, как бы говоря: à d'autres! [говорите другим!]

Так как апелляционный суд решает в последней инстанции вопрос о составе преступления, то есть в данном случае должен был решать в последней инстанции, содержится ли по существу дела в обеих передовых статьях Цабеля оскорбление моей чести и имеется ли намерение оскорбить меня, и так как апелляционный суд отрицает этот состав преступления, то для апелляции к верховному суду оставался открытым только вопрос, не основывается ли по существу дела решение апелляционного суда на юридической ошибке? Ведь сам апелляционный суд по существу дела установил в своем «постановлении», что Цабель приписывает серной банде «беспринципные и бесчестные интриги», «доносы и вымогательство денег», приписывает той самой серной банде, которую тот же Цабель в той же передовой статье прямо характеризует как «партию Маркса» или как «узкую партию Маркса» с Марксом в качестве ее видного и держащего ее в ежовых рукавицах «главы». Имел ли апелляционный суд законное право не усмотреть в этом оскорбления моей чести? Мой защитник г-н юстицрат Вебер, в своей жалобе верховному суду, между прочим, замечает по этому поводу:

«Правда, нигде прямо не сказано» (Цабелем), «что Маркс вымогал деньги, занимался доносами и изготовлением фальшивых денег. Но разве недостаточно ясно это выражено в следующем заявлении: Маркс был главой партии, которая преследовала указанные преступные и безнравственные цели? Ни один непредубежденный и здравомыслящий человек не будет отрицать, что глава какого-либо общества, цель и преимущественная деятельность которого посвящена совершению преступлений, не только одобряет махинации этого общества, но и сам распоряжается ими, руководит ими и пользуется их плодами; и глава этот, бесспорно, вдвойне ответствен, не только как участник, но и как идейный вдохновитель, даже если бы нельзя было уличить его ни в одном действии, доказывающем его непосредственное участие в выполнении определенного преступления. Высказанная в оспариваемом постановлении» (апелляционного суда) «точка зрения может привести к тому, что доброе имя человека окажется беззащитным перед тем, кто захочет погубить его. Вместо того, чтобы ложно утверждать об А, что он совершил убийство, клеветнику достаточно будет сказать, что там-то существует банда, занимающаяся убийствами, и что А — главарь этой банды. Точка зрения апелляционного суда гарантирует этому клеветнику полную безнаказанность. Правильно же будет, если кара за клевету постигнет клеветника независимо от того, назовет ли он третье лицо, вопреки истине, разбойником или атаманом разбойников».

С точки зрения здравого человеческого смысла фактически налицо клевета. Имеется ли она с точки зрения прусского законодательства? Апелляционный суд говорит — нет, мой защитник говорит — да. Если апелляционный суд, вопреки мнению городского суда, решил, что форма цитаты не освобождает клеветника от преследования, то почему бы верховному суду, вопреки мнению апелляционного суда, не решить, что не освобождает его от преследования и запутанная солитерообразная форма клеветы? По поводу этого юридического момента, по поводу этой совершенной апелляционным судом в вопросе о составе преступления юридической ошибки и апеллировал мой защитник к верховному суду, в известной мере к ареопагу. Верховный суд «постановил»:

«I) В Вашей жалобе от 23 августа сего года на постановление уголовного сената королевского апелляционного суда от 11 июля сего года по делу об оскорблении д-ра К. Маркса редактором «National-Zeitung» д-ром Цабелем, по рассмотрении соответствующих документов, как необоснованной, Вам отказывается. II) Королевский апелляционный суд не усмотрел в обеих инкриминируемых передовых статьях «National-Zeitung» объективного оскорбления чести истца и не нашел, что при этом имелось намерение оскорбить последнего, и поэтому правильно отказал в том, чтобы дать ход иску об оскорблении. Вопрос же о том, имеется ли объективно оскорбление чести и существовало ли намерение оскорбить, является по существу определением фактической стороны дела, на которое можно подать жалобу в королевский верховный суд лишь тогда, когда в решении апелляционного судьи по этому пункту допущена юридическая ошибка. III) Но в данном случае таковой не усматривается. IV) Издержки по этому постановлению в размере 25 зильбергрошей Вам надлежит внести в течение недели в кассу сборов местного королевского городского суда.

Берлин, 5 октября 1860г

Королевский верховный суд

Фон Шликман

Юстицрату Веберу, здесь».

Для более удобного рассмотрения я перенумеровал составные части «постановления» верховного суда.

В пункте I) г-н фон Шликман сообщает, что в жалобе на апелляционный суд «отказано». В пункте II) г-н фон Шликман поучает о компетенции апелляционного суда и верховного суда по отношению друг к другу — дидактическое отступление, не относящееся, очевидно, к делу. В пункте IV) г-ну Веберу приказывается внести в течение недели 25 зильбергрошей в кассу сборов берлинского городского суда, что представляется следствием «постановления», но, конечно, не причиной его.

Где же, однако, содержится обоснование «отказывающего» постановления? Где ответ на весьма подробную жалобу моего защитника? А вот:

Пункт III) «Но в данном случае таковой» (юридической ошибки) «не имеется».

Если из этой фразы пункта III) выкинуть словечко не, то мотивировка будет гласить: «Но в данном случае таковая» (юридическая ошибка) «имеется». И тогда было бы аннулировано решение апелляционного суда. Таким образом, оно остается в силе только благодаря помещенному в конце фразы словечку «не», с помощью которого г-н фон Шликман «отказывает» от имени верховного суда в жалобе г-ну юстицрату Веберу.

Нет! Г-н фон Шликман не опровергает юридических соображений, развитых моим защитником, он не обсуждает их, он даже их не упоминает. У г-на фон Шликмана, разумеется, были достаточные основания в пользу его «постановления», но он умалчивает о них. Нет! Доказательная сила этого словечка состоит исключительно в авторитете, в иерархическом положении лица, произносящего его. Само по себе «нет» ничего не доказывает, «Нет»! Aύτότατος έφη [Он сам сказал].

Таким образом, и верховный суд запретил мне привлечь к суду «демократа» Ф. Цабеля.

Так закончилась моя тяжба с прусскими судами.